В начале марта 1944 года часть ингушских переселенцев, в том числе и нашу семью, высадили из поезда на глухой, заброшенной станции где−то в Павлодарской области. Высокие снежные сугробы и непривычный для теплолюбивых кавказцев пронзительный холод послужили поводом для первой мрачной шутки моего отца на казахстанской земле: «Ингушей и чеченцев власть решила просто заморозить, чтобы не пришлось тратить на них драгоценные во время войны патроны».

Но никого эта шутка не развеселила, разве что вызвала едва заметное оживление на лице нашего осетинского побратима Сейта, который во время всего долгого путешествия ни на минуту не терял оптимизма и при этом делал все возможное, чтобы никто даже не подумал о случайности его присутствия в инородном для него ингушском обществе.
Неподалеку уже стояли подогнанные сюда по случаю запряженные телеги, а возле них нерешительно переминались с ноги на ногу несколько местных жителей, для которых казенная повинность развезти нас по приготовленным заранее пустующим избам, представлялась делом крайне рискованным и опасным. И все потому, что слухи о скором приезде на жительство «предателей и заклятых врагов народа» уже давно бродили среди населения и эти небылицы с каждым днем обрастали новыми жуткими подробностями. Но приказ есть приказ и не подчиниться ему вряд ли кто тогда мог рискнуть, тем более что порядки военного времени были настолько недвусмысленными, что ни у кого не могло возникнуть сомнения в необходимости приказ выполнить.
В скором времени на место прибыли назначенный накануне на эту должность комендант, видимо, из органов НКВД, и местный участковый инспектор − настоящий русский мужик, которого только по милицейской шапке и погонам можно было отличить от мобилизованных возничих.
− Граждане, внимание, − негромким, но режущим слух голосом обратился комендант к притихшей толпе, − вас всего 14 семей, которых начальство определило мне под присмотр. Скажу прямо, что всех вас навязали мне на голову против моей воли и поэтому особой любви от меня не ждите. Предупреждаю, что буду строго карать каждого за любое нарушение режима и установленного порядка. Кстати, зовут меня капитан Спирин и обращаться ко мне следует по форме: «гражданин капитан». Сумеете ли вы когда−нибудь заслужить право обращаться ко мне как все советские люди − «товарищ капитан» − целиком зависит от вашего поведения. Вместе со мной здесь присутствует и ваш непосредственный начальник, участковый инспектор лейтенант Волков. А теперь, в организованном порядке рассаживайте по подводам женщин, стариков и детей, туда же сложите свое нехитрое имущество, а все мужчины пешим строем следуйте в пункт постоянного проживания − колхоз им. Маншук Маметовой. Там мы соберемся в клубе и я зачитаю полученную заблаговременно инструкцию, относительно ваших прав и обязанностей во время пребывания на этой территории. Вперед!
Лаконичная речь чиновника, от которого отныне зависела судьба каждого спецпереселенца, не прибавила людям особого энтузиазма, а также окончательно похоронила еще тлеющие надежды на скорую отмену неправедного приказа о высылке целого народа. Многие наивно полагали, что вся эта чудовищная затея придумана и осуществляется за спиной тов. Сталина и без его ведома, потому что свежи еще были в памяти события Гражданской войны на Кавказе и те ласки, которыми щедро осыпала советская власть «красных ингушей». Лишь немногие могли догадываться, от кого и по чьей гнусной наводке происходит весь этот невиданный беспредел и как далеко простираются коварные замыслы его организаторов. Наверняка знал об этом и мой отец, но опыт выживания, приобретенный в 36-х – 38-х годах, очень хорошо научил его искусству маскировки и теперь приходилось делать вид, что любые действия «народной» власти продиктованы исключительно только благими помыслами…
Село оказалось недалеко, всего в двух километрах от станции, и наша процессия из нескольких телег и двух десятков мужиков, бредущих следом по укатанной снежной дороге, всего за полчаса добралась до первого окраинного дома. Дело близилось уже к полудню, но никого из сельчан не было видно; лишь изредка предательски вздрагивала оконная занавеска или в приоткрытую калитку высовывалась любопытная мальчишечья физиономия. Да, нас здесь ждали, но, к сожалению, нас боялись и этот страх предстояло преодолевать в течение долгого времени, а первые шаги к налаживанию мирных отношений с местными жителями должны были сделать мы.
Нашей семье повезло чуть больше, чем остальным, так как нас ни к кому не подселяли, не разместили временно в клубе, а предоставили отдельную избушку из двух комнат и, к тому же, там в простенке между комнатами располагалась вполне исправная русская печь с глиняной лежанкой. Как-то так получилось, что мой отец, еще не проронив ни одного слова, почему-то сразу приглянулся нашему новому участковому, который, видимо, почувствовал в нем негласного лидера, и он, еще до начала общего движения в сторону села, подошел к одному из возничих и тихо отдал ему какое-то распоряжение. Теперь мы все догадывались какое.
Высадив нас возле промерзшего, заиндевелого домика и окинув задумчивым взглядом наше будущее пристанище, отец распорядился найти где-нибудь дров для растопки и затем быстро ушел на собрание в клуб. А мы, оставшись одни, принялись кое-как хозяйничать в доме, пока наш добрый дядька Сейт не раздобыл в закоулках двора целую охапку сухих дров и теперь он усердно колдовал у печки, стараясь вернуть ее к жизни. Сначала дым упрямо не желал выходить в трубу и за несколько минут заполнил обе комнаты, поскольку между ними не было никакой двери, но постепенно огонь разгорелся на славу, дым повалил в правильном направлении и наши озябшие души потихоньку стали отогреваться. Только после этого всем захотелось повнимательнее осмотреться вокруг и окончательно выяснить, чем же все-таки на сегодняшний день мы располагаем и владеем. Это, примерно, то же самое, когда человек после кораблекрушения оказывается на необитаемом острове, а утром, с первыми лучами солнца начинает оглядывать пустынный берег, подбирать и сваливать в кучу разные предметы, выброшенные с разбитого корабля морским прибоем, и соображать о перспективах будущей жизни. Но там, как правило, хотя бы остров всегда оказывается в теплых южных широтах, а растительность и животный мир могут обеспечить сытое существование даже сотне «робинзонов». Что касается нашего положения, оно выглядело куда суровее и рассчитывать нужно было не на флору и фауну северного Казахстана, а лишь на собственные силы и житейскую сноровку.
Имущество было на редкость скудное, но нас радовала любая вещь, которая могла потом пригодиться, особенно два крепко сколоченных топчана, по одному в каждой комнате и такой же грубый стол с тремя табуретками. Было удивительно, что все это давно не растащили соседи, но, видимо, порядки в селе держались настолько строгие, что у всякого «любителя» отбивали охоту покушаться на чужое добро. Мать сильно обрадовалась найденному ведру, кое-какой посуде, а гордость нашей семьи – большой медный чайник − всю дорогу был с нами, так как отец уже несколько последних лет не пил сырую воду и ни один день не мог обходиться без чая. Зная об этом, мать прежде всего забрала из нашего яндырского дома весь запас чая и теперь растапливала в чайнике снег, чтобы к возвращению отца не случилось задержки с его любимым напитком.
- Ничего, Хадишат, вот увидишь, все будет хорошо, - старался успокоить мою маму добряк Сейт, - не может такого быть, чтобы Хасо не нашел какого-нибудь выхода. Такие люди, как он, нужны везде и мы это уже поняли, когда милиционер приказал отвести нам отдельный дом с большим огородом. А дальше будет еще легче, так как твоему мужу обязательно предложат приличную работу. Нам главное не отчаиваться и получше смотреть за детьми, чтобы, не дай бог, они не заболели.
Весь этот монолог был произнесен на приличном ингушском языке, потому что со дня появления в нашем доме Сейт старался разговаривать только по-ингушски и хотя иногда и путался в родах и склонениях, все-равно продолжал упорно осваивать новый для него язык.
Между тем, комната достаточно обогрелась, а иней на стенах и потолке уже превратился в крупные капли воды, когда возвратился отец. Он одобрительно огляделся по сторонам, на секунду задержал взгляд на закипающем чайнике и сняв с себя полушубок, присел на табуретку. Затем, обращаясь к Сейту, сказал:
- Да, все-таки еще очень много наивных людей среди наших земляков, Сейт. Думают, что не сегодня-завтра им разрешат вернуться на родину, как-будто у власти нет другой заботы, кроме как возить народ эшелонами с запада на восток и с востока на запад. Нет, лично я думаю, что людей сюда привезли надолго и пока жив «усатый», вряд ли кто-нибудь из нас снова увидит Кавказские горы. Скоро весна и нам надо обустраиваться здесь как-будто мы приехали навсегда: посеять огород, завести корову, домашнюю птицу и обязательно найти подходящую работу. Так что, на тебе будет хозяйство, а на мне − работа. Как говорится, нет худа без добра и не случись этой трагедии, я, возможно, так бы и не узнал по-настоящему твои человеческие качества. Отныне и навсегда, Сейт, ты будешь мне родным братом, клянусь!
- Клянусь, - словно откуда-то из глубины тихо прозвучала ответная клятва до слез растроганного Сейта и мужчины крепко обнялись в знак вечной дружбы.
К. ЛАТЫРОВ
"Сердало"