Автор предлагаемых вниманию общественности и прессы автобиографических записок - гражданин Узбекистана Мухаммадсолих Абутов, отсидевший 8,5 лет в узбекских лагерях за свои религиозные убеждения. Этот документ, представленный для открытого доступа в Интернете, не нуждается в комментариях – его нужно просто прочесть. То, что пережил Абутов, выпало на долю тысячам его соотечественников.

Через 3 года после освобождения Абутов снова оказался под стражей – теперь в России. В результате усилий правозащитников только 31 мая 2008 г. он был освобожден из-под стражи.

Власти Узбекистана требуют его выдачи, т.к. М.Абутов обвиняется в том, что в 1998 г., отбывая срок за свои религиозные убеждения, он создал в исправительной колонии экстремистскую организацию «Ахли Тавхид» (по данным экспертов, такой организации не существует), в которую вовлек еще двух заключенных. По словам автора воспоминаний, «религиозная экстремистская организация» это «люди, подвергавшиеся жестоким пыткам, которые вместе молились и мечтали об освобождении».

Я родился 27 мая 1969 г. в г. Турткуль, в Узбекистане. Мать и отец были глубоко верующими людьми. Их родители были репрессированы в годы сталинских репрессий, потому что в свое время были знатоками исламской религии.

Я еще помню случаи, как в школе учителя говорили, что Бога нет, мир сам по себе возник и прочее. Придя домой, дети сразу стали спрашивать родителей, так ли это на самом деле?! На что родители отвечали, чтобы мы не верили им, что есть создатель всего сущего, единый великий Аллах. В этой противоречивой атмосфере сформировалось и мое мировоззрение. У меня появился инстинкт ненависти к коммунистам.

Я с детства изучал чтение молитв. То есть, я наизусть выучил несколько аятов из Корана и несколько молитв. Тогда мне еще не было 12 лет. Кроме этого, я изучал чтение рукописных тюркских книг на арабском алфавите, которым пользовались наши предки в дореволюционный период. Я стихотворения великого Алишера Навои, Физули и многих других изучал в подлиннике, то есть, на арабском алфавите, что сильно отличается от арабского языка. Я сам тоже начал писать стихи в классическом жанре «газель» и избрал себе псевдоним «Сахвий». И до сих пор пишу стихи, хотя они нигде не были опубликованы.

В 1987-1989 году я служил в армии в г. Серпухове Московской области. После демобилизации в 1990 году приехал в Москву, хотел сдать документы в МГУ, на факультет журналистики. Пробовал также поступить в МГИМО и ИСАА. Не получилось. В итоге, я поехал в Ленинград и сдал документы в ЛГУ, на восточный факультет, это было в 1990 году, летом. Среди абитуриентов я был один из Средней Азии. В общем, я не смог поступить и поехал в Ташкент. И там тоже я старался поступить в ТашГУ на филологический факультет, и также не смог сдавать экзамены.

Я там остался, устроился на работу в СУ-10 монтажником, жил в общежитии, вечером после работы и по выходным посещал мечеть «Тухтабой вачча». Имамом там был Назаров Обидхон Сабитханович (сейчас он в Швеции), он тоже был тогда молодым, лет тридцати, может, меньше. Тогда я научился правильно читать Коран.

Начало исламской деятельности

Был переходный период. Вскоре, в августе 1991 года, произошел путч, в итоге перестал существовать СССР. И все республики стали независимые. В тот период в Узбекистане открылись сотни мечетей и медресе. Власть не могла контролировать ситуацию, появились и различные религиозные течения, и политические партии, и преступные группировки – везде, по всей территории, бывшего Союза, и в Узбекистане также. Я тогда поехал учиться в г. Андижан, где были многие известные и авторитетные ученые Ислама.

И эти ученые тоже разделились по двум позициям. Первые – те, кто получил образование в г. Бухаре и работал имамом при Союзе, были осторожнее, они не поддавались переменам, не стали критиковать бывшие коммунистические режимы, и нынешние тоже. Вторые, вдохновленные идеями свободы слова, стали в своих пятничных проповедях критиковать прошлые режимы и их несправедливое отношение ко всем мусульманам, и так далее.

Именно среди таких ученых почти все получили знания не в медресе, а частным образом. Такие имамы имели большую популярность и авторитет среди населения. Именно таких и ненавидели чиновники и правоохранительные органы республики.

Даже те имамы, которых поддерживала власть, которые «ханафитами» называются, тоже были репрессированы. Многие из них убежали за границу, а некоторые получили сроки. И тогда многие представители политических партий и движений бежали из республики. И многие писатели, журналисты, поэты и политические деятели тоже были репрессированы из-за своих политических мировоззрений.

В 1990-1992 г.г. я побывал в Ташкенте, Андижане, Намангане, Самарканде, Бухаре, и везде знакомился с известными имамами и старался глубоко изучить Ислам. Хотя считаю своими учителями многих, но главный мой учитель – Абдували Мирзаев (пусть поможет ему Аллах!). Мне известен уровень знаний имамов. И я знаю уровень не только религиозных, но и политических, исторических, литературных и прочих знаний, которые помогают определять, кто есть кто. А самое главное – кто истинно придерживается исламского образа жизни, а кто лицемерит и только ради своих корыстных целей использует Ислам – ради достижения мирских благ или чтобы завоевать вершины власти, духовной, конечно.

Итак, в 1992 г., приехав в свой город Турткуль, я вместе со своими учениками, ровесниками, друзьями, а также родственниками построил мечеть «Аламли-бобо», хотя у нас в городе была еще старая мечеть, имамом которой был Джумабой хаджи, приехавший из Туркмении в 1985 году. Он был выпускником Бухарского медресе и в городе пользовался большим авторитетом и уважением, хотя, на мой взгляд, стремился использовать Ислам ради своего мирского блага, то есть, построить дом, купить машину, и так далее.

Я был тогда 23-летний молодой, энергичный человек, не имеющий популярности среди горожан и не имеющий материальных возможностей. Был горячим, но глупым. Из-за этого я ему публично делал замечания по поводу его ошибок. Он меня ненавидел, конечно, и запретил мне со своими учениками приходить в мечеть для изучения Ислама. Это был повод для меня, чтобы начать строить новую мечеть.

Ее построили за два года. Все это время я там учил местных детей исламскому вероучению, бесплатно раздавал книги. В отличие от других мечетей, у нас не было ящика для пожертвований, мы не брали деньги за чтение Корана. Мы призывали население города поклоняться Единому Аллаху и объясняли некоторые ошибочные представления людей.

Все это дало повод имаму обвинить меня в экстремизме и убеждать представителей власти и правоохранительных органов в этом. Тогда и начались против меня активные всесторонние действия РОВД, СНБ и прокуратуры нашего города. Из-за этого впоследствии мне неоднократно угрожали и мечеть закрыли за то, что она не была зарегистрирована. Я зарегистрировал мечеть в Ташкенте, в Духовном управлении мусульман. Копии этих документов есть в моем первом деле.

Арест

Зимой, в январе месяце 1996 года, был месяц Рамадан, держали пост. Нашу мечеть закрыли. За что меня тогда задержало РОВД г. Турткуля, не помню. Они привезли меня в отдел, не говоря ни слова – сотрудники уголовного розыска Максуд, Рустам, Аллоберген, Азим. Вот они тогда меня избили. Меня мучили, одевали противогаз, чтобы получить признательные показания о том, что я якобы сжег ворота дома имама Джумабоя. Тогда в КПЗ было больше десяти человек – все мои ученики были.

Мне дали статью 97 через 25, (ст. 97 УК РУз – умышленное убийство; ст. 25 УК РУз – приготовление к преступлению), покушение на преступление то есть, попытка зверского убийства. Подбросили анашу, но от этого сам Аллах спас меня. Перед этим, 28 августа 1995 г. имам Андижанской мечети «Джоме» Абдували Мирзаев исчез из аэропорта. Я тогда поехал в Андижан встретиться с заместителем Имама Абдугаффаром и братом Абдували, Абдулгани. Мне сказали, что от имени мечетей будут писать письма на имя президента И. Каримова, чтобы помочь нам найти имама.

И в октябре месяце я отправил такое письмо с 32 подписями посетителей своей мечети. И с тех пор все эти 32 человека – на строгом учете в СНБ, прокуратуре и РОВД г. Турткуля. И из них пять человек были осуждены по статье 159 после теракта в Ташкенте в феврале в 1999 г. Именно это письмо сыграло важнейшую роль в судьбе моих учеников и меня самого. Именно после этого из центра был тайный указ в городскую СНБ, чтобы заниматься этими людьми. Я оказался их старшим, да еще и учеником того самого имама А. Мирзаева, исчезновение которого было организовано лично по указу президента.

Следствие проводил заместитель прокурора г. Турткуль по имени тоже Жумабой, фамилии его не знаю. Во время следствия мне говорили, что писать и как писать, и я писал под пытками. Я до сих пор не знаю, что там вообще сгорело, но я точно знаю, что я не жег дома этого имама, и это менты сами лучше меня знают. И Аллах лучше всех знает.

В следственном изоляторе № 9 г. Нукуса меня несколько раз пытали казахи или каракалпаки, грубые и беспощадные. В камерах нельзя было днем сидеть на кровати и спать. Но по ночам там на каждой шконке по два человека спали, и половина людей спали в проходе на земле. Матрасы страшные, простыней вообще нет. Самое худшее было там – клопы и клещ, круглый, красный, страшный, кусает, спать невозможно. Еще жара там летом на улице 30-400 в камере по 50-600, наверное, бывает. И еще все курят. Самое худшее – воды не было. В туалет не могли сходить. Тяжело было тогда, очень тяжело. И каждую неделю шмон, при шмоне всех дубинками в коридоре бьют, и опять же – ни за что. Еще в оперчасть вызывают, там они постоянно пьяные были и на нас тренировались.

Самым худшим был начальник режимной части Бабажанов, имя его не помню. Он был нечеловек – думаю, у него не сердце, а камень, наверное. Как я слышал, он потом, в 2000 г., стал начальником в новой зоне Джаслык (специальная колония для особо опасных «врагов режима»), как и Гуантанамо, известной всему миру, и показал всем, на что способен человек, подобный зверю. Я вообще не знал до этого слов «красная», «черная» - эти термины означают режимную и безрежимную тюрьмы.

СИ-9 - самая жестокая, красная из краснейших тюрем, где при встрече этапа конкретно ломают, страшно бьют, и при отправлении <этапа> тоже. Там не существует прав человека, прав арестанта. Или там дезинфекции, или медпомощи, и так далее. Я точно знаю, что в любом месте в мире животные в лучших условиях содержатся, чем в СИ-9.

12 июля 1996 года, после месячного процесса, Верховный суд Каракалпакии дал мне 7 лет лишения свободы по ст. 173 (уничтожение имущества), предъявили иск 14 000 сумов. Судья по имени Анажон снял с меня ст.97 и другие.

После суда, 26 августа того же года, вышла амнистия в связи с днем Независимости республики Узбекистан. Там было написано, что у кого больше пяти лет срок, тем срезать 1/3 часть. Я тогда был еще в СИ-9. В сентябре месяце отправили поездом в ташкентскую тюрьму СИ-1. Это была большая, на арестантском термине – «черная» тюрьма. Там более-менее чувствовал, что жить можно. Где-то через десять дней отправили в колонию КИН-3. Два часа ехали на машине в Ташкентскую область, поселок Таваксай. В этом же месте я просидел до конца 2000-го года.

Именно этот период своей жизни, с религиозной точки зрения, я считаю своими лучшими годами в моральном смысле слова. Я был религиозным человеком, хотел распространять Ислам, призывать людей к истине, но у меня не было для этого возможностей. Я в жизни не стремился богатству, не старался построить дом, купить машину или построить семью, или еще что-то мирского плана. Я старался служить исламским идеалам, просвещать себя всецело, и у меня не было такой возможности. Именно это Аллах Всевышний дал меня тогда, когда я оказался за решеткой. И я жду за все это вознаграждения и милости всевышнего на том свете, инша-Аллах!

В Таваксайской колонии

В Таваксайской колонии общего режима содержалось около 5 000 человек. Но в зоне не было работы - как и на воле после распада Союза. Безработными остались сотни тысяч людей, в КИН тем более. Но все равно, как обычно, с 8 утра людей загоняли из жилой зоны на промзону. На промке было несколько двухэтажных зданий, когда-то был цех какой-то. Переоборудовали один небольшой цех как мечеть, и там около 50-100 человек совершали молитву и изучали, кто как, книги исламские. По статьям они были разные уголовники: воры, наркоманы, разбойники, бакланы (осужденные за драку), и так далее.

Но среди них было около 20 человек – по статьям тоже уголовным, но на самом деле, они из-за политических или религиозных вероубеждений были лишены свободы. После теракта в феврале 1999 г. начали сажать людей. Я тоже относился к таким, и мы все друг друга знали, и другие нас знали. Потому что нас каждый раз на 2-3 срока сажали в изолятор, и мы были под надзором СНБ. Эти люди были, в основном, ташкентские и из Ферганской долины.

Все были верующими, но не все были знатоками Ислама! Я оказался более ученым среди них, и я там начал свою деятельность. Со стороны администрации учреждения контроля почти не было. Были благоприятные условия для изучения и преподавания, только не хватало литературы. Тогда я сам, по воспоминаниям и с помощью узбекского перевода Корана, написал одну книгу, по которой, более или менее, можно было изучать основные догмы Ислама. Книга называлась «Основы веры», и там подробно разъяснялась суть Ислама – Единобожие. Кроме этого, мы там изучали буквы арабского алфавита и учились правильно читать Коран наизусть.

В короткие сроки вокруг меня собрались 20-30 человек, братьев по вере. Бывшие преступники стали искренне верующими – понимали смысл жизни, свой долг и обязанности перед людьми и перед Аллахом. И их характеры тоже изменились. Всему этому я тоже радовался, конечно. Я чувствовал себя истинным мусульманином, проповедником на пути Аллаха. Это было для меня смыслом жизни. И, благодаря Всевышнему Аллаха, там образовалась группа молодых мусульман, которых объединял дух исламского братства. Все мечтали после освобождения переустроить свою жизнь на основе Ислама. Уровни знаний были разные, кто-то среди них был старше, поэтому, естественно, они и стали лидерами.

Там, в условиях зоны, не давали возможности всегда быть вместе, поэтому мы разделились на три маленькие группы. Каждая из них жила автономно. Состав наш каждый месяц изменялся: кто-то освобождался, кто-то новенький присоединялся к нам. Даже воровские авторитеты, которые запрещали нам объединяться, тоже стали оказываться в нашем братском единстве. Мы все друг друга поддерживали и морально и материально.

Именно тогда на меня было сильное давление со стороны уголовников – может, по заказу администрации. Были случаи - они несколько раз били меня по разным причинам и запретили мне распространять свою религию, потому что по их понятиям это было неправильно. Тогда освободились некоторые лидеры, и Абдураззак с Умаром два раза посещали меня в колонии. Свиданий не было, но передавали передачи. И это тоже тревожило администрацию, хотя в этом не было ничего плохого. Я их не учил убивать или взрывать что-либо, я их просто научил делать людям добро!

Шло время, в 1998 году закрыли мечеть зоновскую и запретили нам вместе молиться. 16 февраля 1999 года вообще стало тяжело. По всей республике тысячи-тысячи людей по этой же статье на разные сроки посадили. В зону начали приезжать этапом каждую неделю десятки молодых людей по ст.159. Когда я с ними общался, узнал что это – исламская политическая партия «Хизбут-Тахрир».

В зоне было тяжело невыносимо. Бесконечный изолятор и пытки стали естественным делом. Забрали все книги, рукописи, что попало, и этому не было конца.

Настал 2000 год. Меня закрыли на месяц в изолятор, после этого два раза еще добавляли изолятор, и я знал, что мне хотят добавить срок по ст. 121 – «Злостное нарушение режима содержания». Сам начальник зоны Мирмахмудов позвал меня к себе и сказал, что СНБ этого требует. В общем, меня закрыли в изолятор на расследование. И Газалкентский районный суд приговорил меня к 3,5 годам строгого режима. Около года я отбывал наказание в одной колонии со своим братом. Тяжело было мне тогда, тяжело было на следствии и на суде. Я очень настрадался, потерял аппетит, перестал есть. Страшно переживал.

В те годы в Каракалпакстане, в Приаралье, открылась зона для политических заключенных. Слухи об ужасных пытках там слышали каждый день. И самое худшее, что я слышал – там запрещено молиться. Это для меня было самым-самым страшным. Я был готов умереть. Но жить, не совершая пятикратной молитвы, для меня было невозможно!

Мне сказали, что меня отправят туда, в «Джаслык» – так называли эту зону, в которой люди сидели в камерах за двухслойными железными дверями и решетками и почти голодали. Нельзя было сидеть на шконке с 6 часов до 10 утра, сидели на ногах в различных положениях. Нельзя было молиться. Доставляли туда вертолетом. Когда осужденный проходил через живой коридор, его избивали дубинками со всех сторон – пока дойдешь до камеры, искалечат. Из первого же этапа там умерли 35 человек. Начальником этой зоны стал начальник режимной части СИ-9 Бабаджанов.

Ужас что творили в этом Джаслыке – мы только слышали от тех, кто там побывал. Я потом с ними встречался везде и много чего узнал. Мне грозил этап туда. Я предпочитал смерть, чем жить без молитвы. Это были трудные испытания Всевышнего для Своих рабов.

Цемзавод

Я приехал в зону строгого режима №46 в Навоийской обл., в пустынном месте, рядом с которым был цементный завод. Зона эта была, по воровским терминам, «красной» или «гадской». Там наводили порядок не уголовные авторитеты, а наоборот, так называемые активисты – «отделение соблюдения порядка». Их председатель по имени Гера был бывший авторитет.

Здесь имеется целая процедура ломки, каждый этапник должен пройти через это, потом только войдет в зону. Процедура включает: протягивать «барана» (запретная полоса) по запреткам; собрать ведро камней из запретной зоны; написать на имя начальника учреждения заяву, что хочешь стать «активистом»; выучить наизусть гимн Узбекистана и сдать экзамен на узбекском языке; взять из канализации ведро, полное говна, и тащить 150 м на виду у всех; мыть полы карантинного барака. И так далее.

С теми, кто откажется от этого, тут же приступает к «работе» бригада активистов во главе с Герой, с арматурой, доской или тросом в руках. Управа дает «добро» на 2-3 трупа – это для того, чтобы другие боялись. И таким образом, один за другим, сломали всех авторитетов, сейчас в республике не осталось ни одной «черной» зоны. Там, в общем итоге, двадцать две зоны имеются.

В этой зоне были даны соответствующие указания, как быть с нами, то есть, теми, кто по ст.159 был осужден – нас звали «вовчиками». Армия палачей хорошо выполняла свои дела.

Я в карантинном бараке 12 дней пробыл, молитвы читал – или после отбоя, лежа, или во время проверки, когда можно было простоять на ногах целый час. Пятикратные молитвы читал только мысленно, качая головой. Самое трудное было умываться. Нам не давали умываться: туалет 2 раза в день, 20 минут разрешали. Там 100 человек, в туалете 10 мест. Не успевали сходить, а умываться - тем более.

Сразу по прибытии всех, у кого ст. 159, по которой осуждали исламских активистов, – под пытки. Заставляли писать прошения на имя Президента. Нас звали «врагами народа». Это все делали «гады» – не милиционеры. Они по одному звали нас в штаб, и по 4-5 офицеров «для знакомства» ломали всех, кто заходил в кабинет опера. Через час осужденный или сам выходил, или нас вызывали забрать его.

Там был зам.начальника по имени Санакул – толстяк ростом 1,5 м, он был человеком тупым, грубым и вообще бессердечным. Он меня много раз унижал, оскорблял и пытал. И, кроме всего, он был человеком неверующим, и несколько раз в кабинете при мне оскорблял Аллаха, Пророка (мир ему) и исламскую религию, не говоря уже обо мне самом. Санакул два раза показывал мне портрет Каримова на стене над его столом и говорил: «Вот это и есть бог! Все остальное – ложь». В 2005 году этот человек был осужден на 7 лет лишения свободы, и думаю, еще не освободился.

Сам начальник учреждения А. Б. Мардонов один раз с нами разговаривал. Он был высокого роста – до двух метров, весом, наверное, 150 кг, в очках. Очень высокомерный был он офицер. Рядом все время Гера – председатель активистов. Но начальник был намного умнее своего зама. Он, как сам сказал, верит в Бога, но мы - люди заблуждавшиеся, и мы «враги народа». Он говорил, что все, что делает президент – для народа только благо! Его мы должны уважать, его сам Бог избрал для нашего народа Президентом. Кто ему против что скажет, он есть враг народа и он не мусульманин. Мусульманин должен уважать своего президента, кто бы он ни был. И все в этом роде. Он в это верил и сам, наверное!

В общем, в этой зоне я был 3,5 года – с декабря 2000 до 9 мая 2004 года. В первые два года, 2001-2002, я испытал на своей шкуре такие пытки, унижения и оскорбления, которых мне на сто лет хватит. Их я никогда в свей жизни не забуду, и наверное, именно эти годы будут для меня очень дорого стоить в день Суда перед Аллахом. Я на это и надеюсь.

Нас ненавидели и уголовники, так как мы были люди не их понятий. Нас будили до подъема, заставляли чистить снег и туалет и следили, чтобы мы не молились. И кто читал молитву, их активисты сразу записывают, а утром, когда придет отрядник, дают ему списки тех, кто читал намаз. Отрядники одного сектора вчетвером собираются и в кабинете по одному нас «воспитывают» – ругают и по очереди бьют, чтобы мы сказали, что больше не будем молиться. И дают указания активистам, чтобы 10 дней подряд давал нам наказания. И таким образом – каждый день. Каждый отряд должен месяц чистить туалет и умывальник, но из каждого отряда чистить туалет будут нарушители, то есть мы, мусульмане, которые по 159-й статье.

В каждом отряде 250 человек, в секторе около 1000, туалет 10-местный. В отряде шконка трехъярусная, проходы узкие. Но 30-40 человекам все равно не хватает мест. Это значит, мы. Нас клали на третьем ярусе, посередине между двумя мужиками. Без матраса, без одеял, без миски и ложки. Там можно за пайку хлеба ложку «купить» и еще три пайки хлеба – «миску», до этого есть не могли. Мы не могли раздеваться и спать, как люди – это невозможно. Бушлаты нам дали старые-старые, вонючие – старались унизить всячески нас перед уголовниками. А когда мы нашли другие, не разрешили одевать, чтобы мы не выглядели нормальными – мы же враги народа, хорошо, что они нас не убили, еще дали жить, хотя и не очень приятно!

Отрядники по несколько раз бьют за то, что мы читаем молитвы. А если кто продолжал читать, тогда нас после отбоя отправляли к операм и они с нами занимались. После тяжелого дня придет активист, скажет, что давай – тебя в штаб зовут. Это был ужас. Пойдешь, там возле кабинета еще несколько арестантов – мусульман-братьев, будем ждать, пока кто выйдет, потом, чья очередь, зайдет. Там слышно, как бьют и как кричит арестант, и как ругают. Мы стоим, ждем своей очереди.

Спать хочется – не можем спать. Активисты ночной смены рядом стоят, курят, между собой разговаривают. Они утром пойдут спать, а мы получим свое «наказание» и уйдем в 3 или 4 часа, а утром в 6 часов подъем. На промке тоже работа тяжелая, питание – вода без картошки, без мяса, только капуста.

Были случаи, что сутками работали. Один столб по четыре человека поднимем и тащим до вагона, сидеть нельзя. Везде быстро-быстро, крик. Если кого-то рука или нога болит или что-то упадет, это ерунда. Но если столб сломаешь, это уже беда. Душманами нас звали, но кто?! У нас у всех язык один, нация одна, и вера одна, и даже родина одна, только 159 ст., и все. Питание для активистов густое, но для нас суп – только вода. Голод все время мучил. Покурить не было. Передачи нам – по 8 кг за три месяца, а другим сколько хочешь.

Свидание им трое суток, а нам одни сутки. Перед свиданием оперативники консультируют, чтобы там ничего лишнего не говорить, там все прослушивается, потом хуже будет. Переодевают в более нормальную одежду, и потом – на свидание. В комнате свиданки при виде своих можешь только плакать – то ли из-за радости, то ли из-за унижения, то ли из-за возможностей, которых до этого не нашел, и то – потише только! Но свидание 2 раза в год положено было.

Тем, кто был женат и приехала жена, еще хуже. Как спать с женой?! Это уже невозможно, ни физически, ни морально. Какие трудности переживали женщины мусульманки, не могу представить! Если кто терпеливо вышел из таких испытаний, пусть будет им милость Аллаха и вознаграждение на этом и на том свете. Но были случаи, что несколько семей развелись.

Вскоре после моего приезда в зону КИН-46 кончился 2000 год и начался новый, 2001 год. Сначала я попал в 9 отряд 3-го сектора. Там и встретил первый год нового тысячелетия. В январе месяце, к моему большому удивлению, меня позвали на свидание. Кто мог прийти, я начал догадываться. Отец-мать были старые, пенсионеры, сами они не могли приехать. Младший брат сидел тоже в зоне № 1. Двое старших дошли до того, что не могут даже прокормить своих детей. Работы нет, денег нет, и так далее. В Таваксае я, сколько сидел, один только раз был на длительном свидании с родителями. Старший брат их на своей машине как-то привез. Жены у меня нету. Кроме родителей, я ни с кем на длительном свидании не могу побыть.

Я им не стал рассказывать, что творится на этой зоне. Не хотел их огорчать, они были и так больные и старые люди.

Только потом я узнал, что в тот момент, когда мои друзья приехали утром забрать моих родителей, их ждала там группа захвата, там их и арестовали и отвезли куда-то. А мои родители со своими сумками, продуктами, которые не разрешили – лишние 8 кг, – поехали своим ходом на вокзал и на автобусе как-то добирались 700 км до дома.

Меня привели на прием к начальнику учреждения А.Б.Мардонову. Полковник словесно оскорблял меня, сказал, что я ввожу в заблуждение столько людей, и они тоже будут страдать, грехи за их страдания - на моей совести. Я хотел что-то сказать и не мог. Мне дали 10 суток изолятора, и тут же 10-15 офицеров как стали бить меня - до этого в жизни такого еще не было и, наверное, не будет! Двое отвели меня в камеру, бросили там, и я потерял сознание. Так я вышел из первого и последнего свидании своего срока.

Я в одиночной камере лежал. Там узкая камера, бетон кругом, и пол тоже, в углу ведро. И все. Камера холодная была, это был январь или февраль 2001 г. Я очень боялся за судьбу своих друзей – что с ними будет?! Потом узнал, что тогда вместе с двумя моими друзьями еще семерых арестовали – кого-то из их соседей или друзей, я даже не знаю, кого. В общем итоге, 9 человек по ст. 159 на разные сроки посадили. Но почему-то по этому делу мне никаких обвинений не предъявили. Зато два раза по 10 суток изолятора, и натренировались на мне.

Нам, лично мне, запретили ходить в туалет после отбоя до подъема. Днем тоже не в одиночку – ходить в туалет по нужде я должен был вместе с одним из активистов. Этот случай, я думаю, единичный в мировой истории. Может быть, против меня уже настроили всех кто был в этом отряде, и отрядника тоже, поэтому они с первого дня начали смотреть на меня с презрением. Отрядник – молодой лейтенант, еще неопытный, начал на мне тренироваться, набираться опыта – ругать и бить.

В изоляторе было намного тише и спокойнее. Но там от голода и холода страдали. И там тоже запрет был молиться. Начальник оперчасти 46-й зоны был худой, черный, по имени Шавкат. Он меня называл террористом, он в тот раз меня закрыл, хотя я не был виновен ни в чем. Это был мой третий раз в изоляторе, а в зоне я был уже четвертый месяц. Дневальный изолятора видел, что я там читаю намаз, стучал обо мне режимнику Хасану.

Хасан пришел со своими дубинками и так бил меня, что мне на сто лет хватит этой пытки. И слава Аллаху, что это было все за то, что я молился Аллаху! При мысли об этом я душой успокоился. Но не мог сидеть и лежать, плакал, читая Коран, который наизусть знаю, просил себе смерть от Аллаха. Тогда, если я умру, будучи мучеником, мне будет лучше в день Суда.

Но я так и не умер. Я не представлял, как быть и жить дальше?! Я искал выход, чтобы попасть на другую зону. Или в «Сангород», где так не бьют. Или как-то выйти из этой проклятой зоны. Но как?!

Я решил или резать живот, или глотать ложки, чтобы, когда начнется приступ, отвезли в больницу на операцию. А там я потребую, чтобы позвали прокурора, и все расскажу. План мой был несколько глупым, но я не мог найти другого, и терпеть тоже не мог! В санчасти есть весы – я, когда взвесился, оказалось, 54 кг весил. А в Таваксае я был 91 кг. Я не мог представить, что человек может за 4 месяца сбросить 40 кг! Но оказалось, что вполне возможно.

Итак, я решил глотать ложку. Нашел чайную ложку среднего размера и согнул так, чтобы можно было глотать. Утром с трудом проглотил ложку, сверху съел снега немного и пошел на завтрак. Но и не смог сдержаться и съел завтрак - постоянно меня мучил голод. После этого написал заявление на имя Мардонова о том, что меня здесь так мучают - хуже, чем любого зверя. Не дают читать молитвы, все время оскорбляют и унижают и проч.

Прошел обед – тишина, вечер – тишина. Я жду, что вот-вот начнется в желудке сильная боль, приступ, я начну кричать и скажу, что глотал ложку. Заранее притворяться я не мог. В итоге, прошли сутки. Утром меня отрядник вызвал, там сидели четверо офицеров, и начали бить – почему я пытался обмануть начальство, что глотал ложку, хотя не глотал?! Я говорю, что уже вчера утром глотал ложку! Они смеются и говорят: «Если б это было так, тебя бы уже вчера отправили на операцию. Прошли сутки, и не было ничего. Ты обманщик!».

Они стали бить по почкам, по животу. Я уже действительно боялся, что ложка внутри желудка может все порвать, и точно буду умирать. Но тогда они отпустили. Я плакал, хотел умереть, даже ждал смерти, думал, что ложка порвала желудок, и произойдет что-то. Они не верят, но сам-то я же знаю, что глотал ложку! Но я не дождался, и даже не заметил в туалете, чтобы ложка вышла. Я до сих пор не знаю, куда пропала ложка?!

Это было для меня чудо какое-то. Я не знаю, что было с ложкой, но со мной было еще что-то. Меня закрыли в изолятор на 15 суток, а прежде, чем закрыть, меня обрабатывал начальник режимной части по имени Салим, усатый черный майор. Он строго указал постовым, чтобы меня научили, как вести себя. Те, в свою очередь, заставили меня полы мыть, хотя там есть свои дневальные. Пайки в изоляторе были пониженные. Хотя и в зоне тоже недостаточно было, но в изоляторе еще хуже. Там, пока сидишь, страшно голодаешь и от холода спать не можешь. Почки и голова начали беспокоить.

После всего этого режимник – молодой лейтенант по имени Шахобиддин, – как-то обход делал по хатам и от меня стал требовать снять теплое белье, которое надето был у меня под робой. Этим он хотел мне еще больше страданий причинить. Все действия администрации были направлены на то, чтобы уничтожить меня медленной и мучительной смертью! Я отказался снять, сказал, что это можно носить в зимний период, так как в зоне не дают теплое белье. Тот лейтенант пошел, написал на меня жалобы и всякую ерунду, и я на 7 суток попал в изолятор. Меня опять вызвали к начальнику и за то, что я оскорблял режимника, дали один месяц карцера в одиночной камере.

В итоге, я там просидел еще месяц, после этого в изолятор перевели, и там еще оставшийся срок додержали. Там был случай, когда режимник со своей дубинкой, пьяный был, натренировался на мне, и через день меня освободили.

Я не мог выкупаться, постирать свои вещи, весь в вонючем виде, и вдруг меня вызвали в штаб и сказали, что я сегодня иду на этап в «Сангород»! Туда попасть было мечтой для меня. Я уже там был один месяц, в 1998 г., из-за болезни головного мозга. Там было намного лучше. И туда попасть из КИН-46 было очень тяжело – другие осужденные туда в результате больших затрат ездили. Как я туда поеду бесплатно?! Не знаю.

При осмотре меня отказывались принимать – думали, что умру. Я им сказал, что только вышел из изолятора и что там меня били. Но потом пришли опера и уговорили написать, что я сам упал с лестницы и получил травму. Я тогда им сказал, что еще месяц назад ложку глотал. Меня сразу отправили на рентген, там сказали, что у меня желудок чистый, что я их обманул. Это было для меня своеобразной радостью.

Я благодарил Аллаха, что эта ложка, все-таки, мне не навредила. Это было моей слабостью – мне надо было терпеть все испытания, не надо было глотать ложки. Но я ее, все-таки, глотал, и никого в этом не обманул. И куда девалась эта ложка, я не знаю! Может, голодный желудок переварил эту ложку? Может, прошла? Это уже сам Аллах знает.

Целью нашего приезда было заразить нас инфекционными болезнями и ускорить нашу смерть. Нас держали среди тяжело больных осужденных, умирающих почти каждый день. И через месяц меня обратно отправили этапом 46-ю. Тех, кто был со мной тогда, потом, как я слышал, отправили в «Джаслык». А я так и не заразился туберкулезом. Аллах сам хранил меня, и я его благодарю за это.

Итак, приехал я обратно в зону №46, пошел на работу в цех столбов, и все снова так, как было.

Вышла амнистия. Но, вроде, все писали и никого не освободили. Была в зоне два раза голодовка осужденных по 159-й, из-за этого тоже 10-15 человек раскрутили – мол, требовали, чтобы нам разрешали молиться и разрешали пост держать в месяц Рамазан. Потом начали приезжать комиссии: из президентского аппарата (в ее составе был имам из Духовного управления), из СНБ и из Верховного суда Республики Узбекистан. Они уехали, через 3-4 месяца приехали еще раз, и так далее. Таким образом, кого-то освободили по амнистии, а кого-то нет. Я был осужден не по ст.159, а по ст.121, а еще раньше – по ст.173, и считался чистым уголовником. Но по существу, я был такой же, как они, то есть, «сто-пятьдесят-девятые».

Потом началась игра в демократию. Однажды собрали всех осужденных в летний клуб, поставили микрофон, и сам начальник потребовал: у кого какие жалобы есть, пусть говорит по микрофону – никто не накажет, и это он гарантирует. И я встал с места, подошел к микрофону и сказал, что уже сижу 7 лет и не одну зону повидал, но таких, как 46-я, нигде, наверное, в мире нет. Сказал все, что мог.

Все ждали, что будет со мной. Но, к моему большому удивлению, меня не посадили в изолятор. Вообще не трогали. Наоборот, освободили из промзоны, перевели в 13-й (нерабочий) отряд 3-го сектора и отправили в санчасть на лечение. Там я, хоть и не лечился, но отдыхал 10 дней. Это было большое счастье для меня! И я благодарил Аллаха и удивлялся тому, что творится – понять не мог!

Но потом понял, что все зоны начали разгружать. Сняли везде третьи ярусы, людей ежедневно по 100-150 человек поспешно отправляли куда-то. Раздали новые простыни, белье и арестантскую одежду. Меня тоже вызвали на этап и отправили на КИН-1 в Ташкентскую область, Зангиотинский р-н.

Мы добрались туда в страшном виде, вонючие от пота. Было жарко. Там нас – меня и троих по ст. 159, – закрыли в изолятор на 15 суток, остальных выпустили в зону. Мы там лежали еще 15 суток, потом нас отправили этапом в Таштюрьму СИ-1, а оттуда через неделю – опять на 46-ю.

И тогда нам рассказали, что приехала в зону комиссия Международного Комитета Красного Креста и Красного Полумесяца, они по всей зоне ходили, но никто с ними не хотел общаться, и через три дня они уехали, сказав, что опять приедут. И через полгода опять приехали, но в этот раз нас не отправляли никуда. Я тоже их видел, но нам сказали, что не надо ни на что жаловаться, так как они уедут, а мы здесь, и я тогда не решился им что-то сказать. Да еще и не верил в результаты. Но один друг, которые не знает русского языка, попросил, чтобы я переводил его слова, и так я стал переводчиком. Я им переводил его слова на русский, а их переводчик на немецкий (или английский, не знаю). После этого вызвали нас в штаб, и пришлось еще пару раз сидеть в изоляторе.

Положение стало как-то терпимее. Бить стали меньше. Все это означало, что начинаются какие-то перемены. Мне оставалось до освобождения 5 месяцев.

Я так и не попал под амнистию и освободился в 2004 году, 8 мая, со звонком, как говорится. Навоийский суд приговорил меня к 6 месяцам надзора на воле, и я, не веря своим глазам, но с большой благодарностью своему Создателю, поехал домой на автобусе!!!

Публикуется в сокращении
ансар .ру