В республиканской газете Чечни «Вести республики» от 03.02.12 г. появилась т. н. «рецензия» на вышедший в мае 2011 г. труд отдела истории Ингушского научно-исследовательского института гуманитарных наук им. Ч. Ахриева – «История Ингушетии». В самом названии статьи «рецензента» «Т. Нахчиева»

– «О провокационной деятельности организованной пишущей группировки (ОПГ) «Кодзоев и К», уже заложен механизм оскорбления авторского коллектива, который раскрывается на полную мощь уже с первых строк статьи.

В газете сообщается, что в распоряжении редакции оказались рецензии и отклики профессиональных и непрофессиональных историков Чечни на «Историю Ингушетии». В связи с этим напрашивается вопрос к редактору данной газеты, к какой части историков (профессиональной или непрофессиональной) относится автор данной статьи, который прикрывается псевдонимом «Т. Нахчиев»?

В отличие от наших «оппонентов», мы не собираемся прятаться за ширмой «любителей истории» и рядиться в образ таинственного «эксперта» вроде «Т. Нахчиева». Уж если дискутировать, то дискутировать открыто. Видит Бог, мы не хотели поднимать подобные темы на страницах печати, поэтому и не отреагировали на первую статью в газете «Вести республики», тем более что автором ее является не профессионал, а ангажированный любитель, однако за ней последовала вторая, и, надо полагать, не последняя: судя по всему, маховик кампании, направленной на дискредитацию «Истории Ингушетии» и Ингушского НИИ гуманитарных наук им. Ч. Ахриева, продолжает набирать обороты. И отмалчиваться в данной ситуации было бы просто бессмысленно.

Употребляемая лексика, оскорбительный тон и грубая фальсификация многих фактов из «Истории Ингушетии», содержащиеся в упомянутой статье, вынуждают нас ответить, говоря словами анонима, на данный «опус», потому что слишком серьезные вопросы вынесены на всеобщее обсуждение – дружба и братство наших народов.

Столь резко отрицательное восприятие исторического нарратива, как и преувеличение социальной «опасности» данного издания, свидетельствует о том, что самозваные «критики» в лице «Т. Нахчиева» и иже с ним, сделавшие невольную рекламу нашему скромному научному труду, по достоинству оценили его сильные стороны, а потому и не смогли промолчать…

Надо отметить, что вся статья буквально пестрит такими выражениями, как: «псевдонаучный блеф», «псевдоисторический труд», «откровенные провокаторы», «лингвистико-жульнические курбеты», «бред авторов» и т.д. Спрашивается, где научная этика дискуссии (где традиционный эздел)?

«Критик» «Т. Нахчиев» до предела возмущен тем «преступлением», что под напутственным словом Ю-Б.Б. Евкурова стоит подпись «Президент Республики Ингушетия», хотя с 1 января 2011 г. руководитель Республики Ингушетия официально именуется «Глава Республики Ингушетия». Ну, спрашивается, какой тут криминал? Между тем, на 470 странице «Истории Ингушетии», где помещена фотография Ю-Б.Б. Евкурова, черным по белому указано, что с 2011 г. должность руководителя Республики Ингушетия именуется как «Глава Республики Ингушетия». Напутственное слово Ю-Б.Б. Евкурова поступило в институт из администрации президента на официальном бланке еще в конце 2010 г. Редакция, естественно, не стала вносить никаких корректив, тем более что между этими надписями нет никакой существенной разницы: всем и так понятно, что Ю-Б.Б. Евкуров – это руководитель Республики Ингушетия, независимо от того, как именуется его должность. Разве так важно, что именно в этот момент, когда вышла книга, он уже был «Главой», а не «Президентом»? К слову сказать, в народе его должность до сих пор именуют «Президентом» – к новым наименованиям не так быстро привыкают.

Начав «анализ» «Введения», Т. Нахчиев уже предстает в образе «знатока» географии и обращает особое внимание читателя на якобы полное незнание авторами географии Северного Кавказа и, в частности, на то, что они «не знают, где оная Ингушетия имеет место находиться и с кем она граничит». Так вот, специально для «географа» поясняем, что в тексте речь идет о географическом понятии Ингушетия, а не о ее принятых на сегодняшний день, условных административно-территориальных границах, которые, как известно, претерпевали разные изменения и еще окончательно не определены в силу не менее известных политических обстоятельств, и упрек в незнании географии, тем более когда речь идет о западных границах Ингушетии, к которым «знаток географии» из Грозного не имеет никакого отношения, надо рассматривать как проявление тех самых «братской любви и привязанности», основанных на хорошем знании «болевых точек» ингушского народа. Поэтому не будем специально останавливаться на «доказательствах» очевидного, лишь приведем две цитаты «по поводу». Автор первой из них – известный археолог Е.И. Крупнов, который в своем фундаментальном труде «Средневековая Ингушетия» (М., 1971) отмечает: «…простирается Ингушетия с севера на юг в центральной части Северного Кавказа. На севере она граничит с Кабардино-Балкарской АССР, на юге Кавказский хребет отделяет ее от Грузинской ССР, на западе Ингушетия соприкасается по р. Терек с Северо-Осетинской АССР, наконец, с востока по р. Фортанге к ней примыкают районы, населенные чеченцами»

(С. 11). Это исторические границы Ингушетии, которые существовали до депортации ингушей и чеченцев в 1944 г. И современный узкий «Моздокский коридор» («наследие сталинских реформ») не является препятствием для тесных географических, социально-экономических и культурных связей Ингушетии с Кабардино-Балкарией, с народами которой ингуши на протяжении столетий соседствуют, дружат и роднятся. Однако мы можем привести и современную цитату, принадлежащую бывшему президенту Республики Ингушетия, доктору философских наук, генерал-лейтенанту М.М. Зязикову, кстати, признанному указанным «Т. Нахчиевым» положительным автором, раскрывающим «подлинную культуру ингушского народа», в отличие от «провокаторов – авторов «Истории Ингушетии». Так вот, М.М. Зязиков пишет: «Ингушетия – удивительно красивый край, расположенный в центральной части северных склонов предгорья Большого Кавказского хребта. На севере и западе Республика Ингушетия соседствует с Республикой Северная Осетия – Алания, Кабардино-Балкарской Республикой, на востоке – с Чеченской Республикой, на юге Главного Кавказского хребта граница проходит с Грузией». (Традиционная культура ингушей: история и современность. Ростов-на-Дону, 2004. С. 34). Трудно не согласиться с авторитетным и осведомленным автором.

«Т. Нахчиев» упрекает нас в отсутствии указания на то, что Ингушетия является составной частью РФ. Здесь опять же «критик» лукавит или же не понимает того, что читает и пишет. Во-первых, в тексте отмечено, что «на юге в горной части Ингушетии проходит государственная граница России с Грузией». Во-вторых, авторам нет никакой необходимости каждый раз при упоминании Ингушетии подчеркивать, что она находится в составе России уже 242 года. Когда упоминается Ингушетия, и так всем ясно, что она является частью Российской Федерации. Поэтому ни Е.И. Крупнов, ни М.М. Зязиков, ни другие авторы специально не акцентировали, что Ингушетия находится в составе РФ. Тут можно добавить и то, что во вступительном слове Главы РИ Ю-Б.Б. Евкурова указано это: «Ингуши первыми из семьи малых кавказских народов официально вошли в состав России. И сегодня история Ингушетии тесно сплетена с многонациональным народом России». Похоже, наш «критик» не удосужился прочесть сам текст напутственного слова Главы Республики Ингушетия.

На странице 135 «Истории Ингушетии» приведена фотография средневекового ингушского воина. «Т. Нахчиев» пишет, что это иллюстрация из книги Я. Ахмадова, в которой она подписана как «Чеченец в панцирном вооружении». Последний, якобы, приобрел ее у ингушского археолога Д. Чахкиева. Нам предоставил эту фотографию краевед-архивист Б. Д. Газиков. Она хранится в Государственном музее Грузии в альбоме Ермакова. На фотографии была подпись «Кистин». Я. Ахмадов заменил подпись по своему усмотрению. Нами вместо слова «кистин» поставлено слово «ингуш», т. к. в грузинских и во многих российских источниках этот этноним традиционно соотносят с ингушами.

«Критик» нас также упрекает в том, что мы приписали художнику Джапаридзе У.М. картину под названием «Комендант Кизляра Фрауендорф награждает ингушских делегатов». Здесь уже «Т. Нахчиев» выступает как искусствовед и заявляет, что Джапаридзе «ничего подобного в своей жизни не писал». Фотография картины Джапаридзе У.М. именно под приведенным названием хранится в Государственном объединенном краеведческом музее г. Ставрополя им. Г.Н. Прозрителева и Г. К. Праве. Картина же писалась художником в 20-х гг. ХХ в. Предлагаем «критику» все свои вопросы, связанные с данной картиной, адресовать сотрудникам этого музея.

К списку подобных «несуразностей» авторов «Истории Ингушетии» «критик» добавил подпись под картиной художника XIX в. А.Н. Грузинского «Переселение горцев». Как считает наш «критик-искусствовед», она имеет другое название: «Оставление горцами аула при приближении русских войск». Как нам известно, эта картина имеет два названия: «Оставление горцами аула при приближении русских войск» и «Переселение горцев». Именно под вторым названием картина вывозилась на выставку в Вену. Писалась она в 1865-1872 гг., когда происходило переселение горцев в Турцию. Под этим названием – «Переселение горцев в Турцию» – и была помещена иллюстрация этой картины в «Истории Ингушетии». Также под этим названием эта иллюстрация была опубликована ранее в книге историка М.М. Базоркина «История происхождения ингушей» (Нальчик, 2002), в разделе, посвященном выселению горцев в Турцию.

Возмущение «Т. Нахчиева» вызвала подпись к изображению фигуры бронзового орла из башенного поселения Аьрзи (наименование которого в переводе на русский язык также означает «орел»), приведенному на с. 93 «Истории Ингушетии». Взбудораженный непонятно чем, «Т. Нахчиев» предстает уже в новом образе – «эксперта-орнитолога», и самым оскорбительным слогом начинает объяснять авторам, что "орел из Аьрзи”, изображение которого вынесено на обложку книги, вовсе не орел, а бронзовая фигура ястреба, мол «это мог бы объяснить маститым авторам любой ингушский мальчишка». Более того, и его изготовление относится, оказывается, не к 105 г. хиджры, как указано авторами «Истории Ингушетии» на с. 93, а «согласно мнению специалистов Эрмитажа (где хранится артефакт) – к 189 г. хиджры».

Нетрудно догадаться, где наш «орнитолог», «разгадавший ястребиную сущность» ингушского орла, откопал данную дату (189 г. х.). Он ее, судя по всему, нашел в интернете http://www.hermitagemuseum.org/html_ru/03/hm3_5_5b.html. Кстати, на странице, приведенной в этой ссылке, бронзовая фигура названа «орлом», а не «ястребом». В коллекции «Культура и искусство народов Востока» Эрмитажа, в которой представлена эта бронзовая фигура, она также именуется «орлом». Чах Ахриев, впервые сообщивший о ней в 1875 г., также называет указанную фигуру «орлом» (Ахриев Ч. Ингуши. Их предания, верования и поверья // ССКГ. Вып. VIII, отд. 1. Тифлис, 1875. С. 1). И во всех исследованиях она именуется именно так.

Приведенную же в «Истории Ингушетии» ссылку, по поводу датировки и названия бронзовой фигуры, «Т. Нахчиев» не удосужился посмотреть. Арабский текст на тулове орла, в котором приведена дата 105 г. х., переведен на русский язык одним из ведущих востоковедов Советского Союза М.М. Дьяконовым, который, кстати, эту фигуру также называет «орлом». (Дьяконов М.М. Арабская надпись на бронзовом орле из собрания Государственного Эрмитажа // Эпиграфика Востока. IV. М.-Л., 1951. С. 25). Со времени публикации статьи М.М. Дьяконова (в 1951 г.) никто не опроверг его, не предложил другой перевод надписи. Может быть, «Т. Нахчиев» возьмется за это дело? А заодно также докажет (не пустословием, а аргументами), что это действительно ястреб, а не орел? И, по сути, что изменится, если этого орла назвать «ястребом»? Почему именно это так заело нашего «критика»? Надо полагать, что тут какой-то особенный подтекст… Ну, что же, оставим это на совести «нахчиевых».

«Критик Т. Нахчиев» затрагивает в статье вопрос кобанской культуры, выхватывая отрывок из «Введения». Прочитал бы параграф 4 главы 1 о племенах кобанской культуры. Там же имеются и ссылки. И не было бы никаких вопросов.

Что же касается ингушского нартского эпоса, то где и в каком сказании «критик» обнаружил осетинский термин «ахсартагат» (означающий в переводе «храбрейший»)?

В ингушском обществе в Санибанском ущелье находится древний ингушский храм Саниба-Ерда. Там же находятся древние склепы, которые современные уже осетинские насельники ущелья называют «нартскими» или «ингушскими». Не случайно Чах Ахриев, первый записавший ингушские нартские сказания, разделяет нартов, живших в «Галгайском ущелье» и в Санибе, и орстхойцев (орштхойцев), живших у «реки Фортона». (См. Ахриев Ч. Несколько слов о героях в ингушских сказаниях // ССКГ. Вып. IV. Отд. II. Тифлис, 1870. С. 1-33; Его же: Ингуши. Их предания, верования и поверья // ССКГ. Вып. VIII. Отд. 1. С. 1-40). Чах Ахриев также отмечает, что местом действий, как орхустойцев, так и нартов, является Галгаевское ущелье и Санаби (Саниба). (См. Ахриев Ч. «Несколько слов о героях в ингушских сказаниях»).

Особую агрессивность вызывает у «Т. Нахчиева» термин «древнеингушские племена». «Между тем, – отмечает «критик», – авторы I тома «Истории Чечни с древнейших времен до наших дней» (Грозный, 2006) в своих текстах вплоть до XV в. преимущественно использовали этнонимы «нахи» и «вайнахи», а не «чеченцы» и т.д. В этом отрывке ключевое слово «преимущественно». Да, действительно, авторы «Истории Чечни» очень часто используют термины «нахи» и «вайнахи», но так ловко, чтобы всем было ясно, что речь идет именно о чеченцах. Приведем лишь один пример из «Истории Чечни». Авторы пишут (без всякой аргументации, не приводя ни одного доказательства, ни одной ссылки на документы или исследования), что «на всей территории древней Чечни формируется общность народа, состоящая из двух союзов племен. Первый союз известен (кому известен? – Авт.) под названием «ламчуьра нах» (горные нахи, горцы). Эти племена жили в верховьях Терека, Кистинки, Армхи, Ассы, Сунжи, Фортанги, Аргуна, Хулхулау, Аксая и других рек, то есть во всей предгорной и горной части Чечни». («История Чечни…» Т. 1. Грозный, 2008. С. 79). Оказывается, ни много, ни мало, что верховья рек Терека, Кистинки, Армхи, Ассы, Сунжи, Фортанги и т.д. – это все горная часть Чечни!

Далее авторы «Истории Чечни» продолжают: «Второй союз племен – "Арара нах” («равнинные нахи»), "охьара нах” (живущие на равнине). Эти племена жили в бассейнах среднего и нижнего течений вышеназванных рек. За ними и по сегодняшний день закрепился этноним "нохчий”, а за горцами – "ламарой”. Люди этих союзов говорили на одном языке, получившем название "нахский язык”».

Оказывается, люди, жившие «в бассейнах среднего и нижнего течений вышеназванных рек» (Терека, Кистинки, Армхи, Ассы, Сунжи, Фортанги и т.д.) называются сегодня «нохчий»! А все они говорили на языке, получившем название «нахский язык»! На самом же деле, не только ингушей, но даже нахов, по мнению «критиков», в помине не было и нет, есть только «нахчийцы» – западные и восточные. (См. Умхаев Х. Историческое мифотворчество // Вести республики. 14.10.2011).

В «Истории Ингушетии» нет ни одного выпада в сторону братского чеченского народа, что бы там ни писали «критики» «нахчиевы». А вот «нахчиевы» целый народ оскорбляют, называя его словом, которого нет ни в одном языке мира – «нахчийцы»! Никто и никогда этим несуразным словом не называл ни чеченцев, ни ингушей.

В целом, авторы «Истории Чечни» проводят ту же мысль, высказанную открыто Х. Умхаевым. К примеру, перечень «нахских обществ» дает, по мнению авторов «Истории Чечни», «представление о расселении чеченцев в горной части страны в XVI-XVII вв.». И в этом перечне перечисляются, наравне с чеченскими, все ингушские общества. («История Чечни…» Т. 1. С. 139-140). Таких примеров очень много.

«Критик Нахчиев» вообще не хочет слышать ни о каких переселениях: «Тут «поздние переселенцы» в Грузии – «фяппи-бацой» или «цова-тушины» из «Горной Ингушетии» переходят на грузинский язык, другая часть «ингушей» покидает территории Куртатинского, Кобанского, Санибанского ущелий Осетии и их заселяют неведомо откуда взявшиеся «ираноязычные ироны-осетины» и т. д.».

То, что бацбийцы являются переселенцами из аула Аьрзи в Горной Ингушетии, знают и ингуши, и бацбийцы, и грузины и др. (См. например: Волкова Н.Г. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М., 1973. С. 161). Но «не знают» этого «нахчиевы», которые объявляют их чеченцами.

О переселении ингушей из названных ущелий на восток имеется множество свидетельств, преданий, в том числе и осетинских. (См, например: Туганов М. Литературное наследие. Орджоникидзе, 1977, С. 54-55; Семенов Л. П. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925-1932 гг. Грозный, 1963. с. 27).

Процитировав из «Введения» следующие строки: «Аланское государство сложилось в результате завершения этнополитической консолидации аборигенных нахских (древнеингушских) племен и ассимилировавшихся в результате многовековых инфильтраций в нахскую среду, в позднекобанскую и посткобанскую эпоху, ираноязычных (сарматских) и, начиная с IV в., тюркских этнических групп», строки, касающиеся одного из важных аспектов истории Северного Кавказа периода раннего средневековья, «Т. Нахчиев», не возразив ничего по существу данного тезиса, (который, в общем-то, согласуется и с чеченской историографией, в которой нахскому (а в чеченской версии – это предки чеченцев) субстрату алан и аланского государства уделяется значительное внимание) возмутился главным образом тем, что в скобках нахские племена раскрыты как «древнеингушские». Не будем останавливаться на раскрытии «аланской проблемы», она до сих пор остается наиболее спорным вопросом в историографии Кавказа, а перейдем сразу к главной сути «нахчиевского» возмущения. И здесь необходимо пояснить, если Т. Нахчиеву необходимо наше прямое на это указание, что речь в «цитате» идет о раннесредневековой истории Ингушетии и о том периоде, когда в контексте нашей гипотезы интерпретации этногенеза ингушей и чеченцев представляется возможным говорить лишь о предках первых, как об этногенетическом субстрате, в свою очередь, для предков вторых. Эта гипотеза не является, между тем, нашим изобретением, а восходит к работам лингвистов и кавказоведов Н.Ф. Яковлева и А.Н. Генко, которые, не будучи вовсе заинтересованными в формировании отдельной «ингушской» или «чеченской» идентичности, а наоборот, призванные в период унификации чеченского и ингушского литературных языков и создания ЧИАССР объяснить их этногенетическое родство, в ходе изучения данных языка, материальной и духовной культуры, пришли к заключению, что ингушский язык и культура в прошлом распространялись на всей территории сегодняшней горной Чечни. При этом Н.Ф. Яковлевым была предложена гипотеза этногенеза чеченцев, которая до настоящего времени не нашла аргументированного опровержения в научной литературе. Фактически ее просто игнорировали! Приведем цитату из работы Н.Ф. Яковлева, посвященной этому вопросу:

«Наиболее вероятным представляется нам происхождение чечено-ингушей, т.е. «вейнахов», как национальности, их языка и их культуры, характеризуемой военными башнями – «вау», надземными склепами – «малхары каш» и проч., в результате влияния культурно-религиозного центра, сложившегося уже в IX веке в Ассинском ущелье (нагорная Ингушия), под несомненным воздействием культуры Абхазо-Грузинского царства. Современный же ингушский язык в его нагорных наречиях, до-мусульманская религия ингушей, архитектурные памятники нагорной Ингушии – все это окончательно сложилось на развалинах указанного грузинского влияния, можно думать, уже в XIV-XV столетиях, вокруг того же культурного центра, который ингуши унаследовали от грузин. С этого времени и до настоящих дней область распространения ингушей и ингушской культуры простиралась по всему нагорью Ингушии и Чечни, исключая лишь крайний восток (Чаберлой). В указанный период эта культура, можно думать, еще не имела постоянных центров на плоскости. Поэтому до сих пор нагорное население Чечни говорит на наречиях, более близких к ингушскому, чем к плоскостному чеченскому. Когда же сложились чеченцы, как национальность? Со второй половины XVI века начинается эмиграция ингушских племен из нагорной полосы на теперешнюю чеченскую плоскость. Эта эмиграция вытеснила гребенских казаков с места их первоначального поселения по реке Сунже – за Терек. Многочисленные нагорные племена из Нашаха, с верховьев Аргуна и из Чаберлоя вновь перемешались на плоскости, подпали под влияние соседних плоскостных культур (русской, кабардинской, ногайской, кумыкской и калмыцкой) и дали в результате новую культурную область с новыми центрами, в которых сформировались новая культура и новый язык – чеченский» (См. Яковлев Н. Ф. «К вопросу об общем наименовании родственных народов. Чеченцы и ингуши» // Записки Северо-Кавказского Краевого Горского НИИ. Ростов-на-Дону, 1928. Т. 1.
С. 197).

В целом, мы придерживаемся данной гипотезы, с некоторыми уточнениями, поскольку других «альтернатив», кроме чеченской историографии, у этой гипотезы нет. Таким образом, прежде чем говорить об «альтернативности» «Истории Ингушетии» и противопоставлении ее в целом «официальной истории», не мешало бы
«Т. Нахчиеву» уточнить истоки нашей «альтернативности» и «предвзятости». А если бы он еще удосужился быть повнимательнее, то разобрался бы и со своими вопросами по Кавказской войне с ее огромным влиянием на весь ход последующей этнополитической истории чеченцев и ингушей, раскрываемыми нами последовательно в рамках имеющей право на жизнь гипотезы, которая, впрочем, напрочь отвергается им и его единомышленниками, у которых на этот счет, похоже, имеется только лишь один аргумент – «это бред». Ну что же, это тоже точка зрения… Методологический уровень таких оценщиков, впрочем, не требует комментариев.

В статье «Т. Нахчиева» среди прочих резких и эмоциональных выражений есть и такие строки: «Может быть, чеченцам, кабардинцам, осетинам и горцам Грузии, устыдившись унесенных бредом авторов «Истории Ингушетии», совершить массовое харакири и освободить т.н. «ингушеязычную» территорию?» и т. д. в том же ключе. О чем они свидетельствуют? Автор статьи либо совершенно не разбирается в сложности механизма взаимодействия исторической науки, через производимый ею продукт, с массовым сознанием, либо преднамеренно пытается ввести в заблуждение неискушенного читателя. Мы не говорим уже об откровенной фальсификации им содержания «Истории Ингушетии» через использование заведомо ложных посылов, ориентированных на создание у читателя впечатления, что данный труд антикабардинский, античеченский, антиосетинский и т.д. Тем самым автор статьи пытается навязать читателю свою точку зрения, явно преувеличивая значимость научного исторического нарратива в социальной практике на Северном Кавказе. Если следовать его логике, то ингуши давно должны были поголовно «сделать харакири» или «объявить войну», ознакомившись с тем, что пишут о них в соседних республиках. Поэтому сие странное пожелание «Т.Нахчиев» может адресовать только исключительно лично себе, как удосужившемуся прочесть и изумиться, хотя, справедливости ради, надо отметить, что налицо поверхностное знакомство с текстом. А дискурс «мы» и «они», в особенности по отношению к целым народам, никак не уместен, поскольку «критик», подчеркнем это еще раз, выражает здесь только свою точку зрения, совершенно далекую от профессиональной науки.

Кстати, здесь можно подчеркнуть и тот факт, что на «Историю Ингушетии» были получены положительные рецензии из Дагестанского научного центра РАН и Кабардино-Балкарского государственного университета.

Поверхностно ознакомившись с «Историей Ингушетии», «критик» пишет, что авторы не отразили в данном труде важнейшую страницу истории, касающуюся закрепления ислама на территории Ингушетии и роли в этом процессе шейха Кунта-Хаджи Кишиева. Подчеркивая особо, что авторитет шейха Кунта-Хаджи в Ингушетии очень высок и непререкаем, предлагаем «Т. Нахчиеву» прочитать кроме «Введения» еще и основное содержание «Истории Ингушетии», где в главах 5 и 6 говорится о Кунта-Хаджи. Более того, работы, касающиеся жизни и деятельности великого шейха Кунта-Хаджи Кишиева, подготовленные ингушскими авторами, вышли в свет отдельными изданиями. См., например, «200 лет Святому Устазу Киши-Хаджи (1800-2000). Нальчик., 2001 // Сост. Аушев А-Х. А., Бадраков
Б-Х. А., Эльджеркиев М-Х. А., Мальсагов М.С.». Спекуляцию на имени, задевающем религиозные чувства чеченского и ингушского народов, считаем недопустимой и социально опасной.

Выхватывая отдельные цитаты из «Истории Ингушетии» и интерпретируя их вне общего контекста работы (или ее отдельных глав), «Т.Нахчиев» выстраивает свою «интерпретацию» книги, в результате чего делается заранее заданный вывод – все очень и очень плохо. Но плохо для кого? Вот это главный вопрос, через призму которого раскрывается вся сущность определенным образом ориентированной «критики». Отвечая на этот вопрос, такие «критики», как «Т. Нахчиев», сразу переводят научную проблематику в плоскость социальной практики, в область политики и межнациональных отношений, требуя от «нехороших авторов» ответа на риторические вопросы, которые суть от непонимания простых вещей: исторический нарратив, который создается в Чечне и Ингушетии сегодня, и современные отношения между братскими народами категорически нельзя противопоставлять друг другу.

И уже совсем кощунственна угроза «Т. Нахчиева»: «Чего вы добиваетесь? Смены застарелого осетино-ингушского конфликта новым чечено-ингушским или хотите добавить к осетино-ингушскому еще и чечено-ингушский конфликт?» У ингушей еще не зажили кровоточащие раны осетино-ингушского конфликта, а нам грозят новым, уже чечено-ингушским конфликтом. Неужели какие-то рассуждения об орле, о чинах, о фотографиях, спорных далеких историях, все эти не стоящие внимания «проблемы» могут послужить основанием для братоубийственной войны. Как можно публиковать такие статьи в республиканской газете?

Если бы в Ингушетии поступали подобным образом, то со времени выхода «Истории Чечни с древнейших времен до наших дней» в республиканских газетах появилась бы масса отзывов на это издание, в котором даже невооруженным взглядом просматривается гипертрофированный этноцентризм, а история ингушей, в особенности их уникальная материальная и духовная культура, используется в качестве лабораторного материала для иллюстрации истории чеченцев, как нечто само собою разумеющееся. Но в Ингушетии вы подобных «рецензий» не увидите, здесь как раз-таки свято чтят родственные узы и с пониманием относятся к особенностям развития чеченской историографии, не закатывая истерики в печати по поводу очередного «казуса» того или иного историка.

Интерпретируя текст «Истории Ингушетии» лишь в негативном ключе, у «критика» не нашлось ни одного позитивного момента, который он счел бы возможным отметить в данном труде. Отсюда напрашивается очевидный вывод: факт выхода в свет «Истории Ингушетии» уже сам по себе является неприемлемым для определенной категории людей в Чеченской республике, к которой, несомненно, принадлежат наш «неизвестный критик» и редакция газеты «Вести республики». Для этой категории «критиков» любая интерпретация истории ингушей вне контекста официальной и даже не официальной чеченской историографии, которых объединяет общий взгляд на ингушский народ, как на «отколовшийся» чеченский тукхум, – это преступление против «науки», а главное, против чеченской идентичности, постоянно пестуемой якобы имеющей именно чеченскую (без каких-то ингушей) сплошную идентичность. Таким образом, само понятие «История Ингушетии» раздражает подобных «критиков», привыкших позиционировать свое субъективное мнение как глас чеченского народа.

Надерганные из «Истории Ингушетии» многие мелочи и спорные факты скорее напоминают «бурю в стакане воды».

«Критик» задается вопросом, имеют ли авторы мандат от народа на написание «Истории Ингушетии»? Видимо, чеченские авторы каждый раз, перед тем, как садились писать «историю», проводили референдумы и получали мандаты? Сам «критик», наверное, тоже имеет мандат от народа на написанный им пасквиль?

Мы, авторы «Истории Ингушетии», вынужденные отреагировать на очередную порцию очевидной провокации, которой не брезгует заниматься солидное по республиканским меркам издание, будучи убежденными сторонниками принципа, что научные проблемы следует обсуждать в научном кругу в рамках конференции, либо иной сугубо научной площадки, считаем для себя неприемлемым более вступать в какие-либо разглагольствования по этому поводу с газетными «анонимами» и на этом просим считать эти бесперспективные «бумажные сражения» закрытыми. Если у чеченских историков есть желание подискутировать на тему нашей общей истории (дискурса «История Ингушетии» - «История Чечни»), то мы готовы к открытому и цивилизованному диалогу в рамках традиционных научных площадок. Истерия и наука несовместимы!

В силу того, что процесс написания своей национальной истории у любого народа бесконечен, и наш Ингушский НИИ продолжает и конечно будет продолжать писать историю своего народа. К этому нас обязывает и пожелание Главы Республики Ингушетия: «Уверен, что со временем этот труд будет дополняться и совершенствоваться».

И, наконец, подводя итог вышесказанному, мы обращаемся к редакции газеты «Вести республики» с просьбой, имеющиеся у них «рецензии» и отклики на «Историю Ингушетии» других «профессиональных и не профессиональных историков» пересылать к нам по адресу: Республика Ингушетия, г. Магас, ул. Зязикова, 4. Ингушский научно-исследовательский институт гуманитарных наук им. Ч. Ахриева. Все конструктивные замечания и пожелания будут нами восприняты с благодарностью.

Авторский коллектив «Истории Ингушетии»

И. А. Дахкильгов,
М. Б. Долгиева,
Н. Д. Кодзоев,
М. М. Кортоев и др.

Ингушетия Лайф