или о том, как мужество ингуша спасло жизнь смелого чеченца

Отважному воину-интернационалисту, Герою России

Юнус-Беку Евкурову посвящается

В Притеречье жил абрек Саадулла. Любимец простонародья. Будучи по жизни очень смелым человеком, он всегда заступался за слабого и оскорбленного бесчинствующими царскими чиновниками. На его совести были судьи, прокуроры, приставы и даже глава одной из станиц. Абрек был объявлен жандармерией еще тогда во всероссийский розыск, по подозрению участия в налете на Кизлярский банк в конце марта 1910 года в составе отряда легендарного абрека Зелимхана.

Сам Саадулла, будучи безграмотным, об этом не знал. Да и знай, не особо прятался бы от властей. Каждый абрек мечтал умереть в бою. И он знал, что в любое время может встретить смерть.

Как-то по своим делам Саадулла приехал в Ингушетию. В Назрани то ли из-за четкой работы жандармерии, то ли по доносу вездесущих тайных филеров полиции, он был задержан, арестован, затем осужден на смертную казнь через повешение. И этот жуткий час настал.

В центре Назрани на видном месте соорудили эшафот, устроили виселицу и назначили день казни. Народу собралось достаточно. Руководил этой трагической церемонией сам начальник судебных приставов Назрановского округа полковник Князев.

Саадулле дали последнее слово. Абрек задумался и сказал:

- Ваша честь, господин полковник. О вас идет слава, как о честном и мужественном человеке. Горцам понравилась ваша справедливость. И всем абрекам было объявлено, чтобы мы вас не трогали. Сегодня, в этот трудный час, мне нужна твоя помощь. Дай мне 24 часа, поверив на слово, что я вернусь. У меня дома осталось неотложное дело. Не решив его, я не имею права умереть.

- Вот это да! - усмехнулся полковник. - Как я могу отпустить с эшафота осужденного бандита под честное слово? Это еще неслыханная дерзость.

Пристав, где-то в глубине души уважающий горцев за их честность и почти детскую наивность, прошелся по эшафоту, задумался и сказал:

- За такую твою откровенность и надежду на жизнь в безвыходном положении, я могу сделать исключение из правил. Если в этой толпе зевак найдется мужчина, готовый поверить тебе на слово и остаться вместо тебя в арестантах, зная, что через 24 часа его казнят, то я согласен. Прости, господин абрек, сам тебя без залога отпустить не могу. Ты не вернешься - расстреляют меня. И пойдет молва, как о продажном офицере.

Саадулла подошел к краю эшафота и крикнул в толпу:

- Ингуши, а может и чеченец в гостях, есть среди вас мужчина, кто поверил бы мне на слово и согласился быть повешенным, если я по каким-либо обстоятельствам не вернусь в назначенный час?

Не успел абрек закончить свою речь, от толпы отъехал всадник и соскочил на эшафот:

- Саадулла, да не будь ты беден душой, как мог такое подумать про ингушей. Вот тебе мой скакун и доспехи. Меня зовут Дахкильг. Если Аллаху будет угодно, пусть моя голова висит на этой шелковой веревке. Бывай.

Удивленный полковник с умилением смотрел на этих двух горцев. Ему было не понять, как один незнакомый джигит готов умереть за бандита поверив ему на слово. Он приказал надеть наручники и кандалы на Дахкильга. Тем временем Саадулла, надев доспехи ингуша, ловко вскочил в седло скакуна и поминай, как звали. Удивленная толпа не знала, что делать ей: расходиться или все 24 часа ждать развязки странного события. А время учетное пошло.

Когда тебе от нее что-то надо - время летит пулей, а когда ее торопишь - ползет черепахой. Так случилось и здесь. Тревожные сутки мигом пролетели. Дахкильга привели на виселицу, подняли на эшафот, дали последнее слово, где он сказал:

- Помоги Аллах этому абреку свершить свое неотложное дело! У меня все!

Полковник еще раз прошелся по эшафоту. Посмотрел на дорогу. С наблюдательной вышки ему доложили, что на пути к крепости Назрань всадника нет.

Пристав бросил золотой рубль палачу, и он на четвереньках пополз выбить табурет из-под ног Дахкильга.

- Не смей, грязная собака дотрагиваться до табуретки! - пригрозил ему мужественный ингуш. Повернулся в сторону площади и попросил прошения у сородичей, если где кого случайно обидел. Передайте этому чеченцу-смельчаку, когда он вернется, что я у матери был один и пусть он ее похороны возьмет на себя. Дахкильг подпрыгнул и сбил табурет из-под своих ног.

И в это время из толпы слышен был неистовый крик: «Пропустите! Ради Аллаха дайте дорогу!». До виселицы оставалось метров сто. Саадулла на высоком скаку снял с плеча карабин ингуша и прицельно выстрелил. Веревка оборвалась и еще не успевший задохнуться, Дахкильг, словно юноша соскочил.

В удивленной толпе раздался рев: восклицания, причитания, восхваления Аллаха.

Саадулла вскочил на эшафот и крепко обнял своего земляка, безумно храброго ингуша. Снял с его шеи остаток веревочного узла, едва ослабленного. Надел на него его же доспехи и вернул узду и скакуна, сказав: «Не конь, а настоящий Буракъ». А для горца нет лучше похвалы, чем сказать доброе слово о его скакуне.

Полковник Князев им не мешал. Ему невольно пришел на память эпизод из воспоминаний генерала Голенищева, который был прикреплен царем к сосланному имаму Шамилю. И он грозному воителю Кавказа задавал самые каверзные вопросы. Однажды спросил:

- Имам, если не секрет, расскажи мне, в чем феномен ваших побед над многочисленной царской армией?

Шамиль ответил:

- Мое войско в основном состояло из чеченцев. А у них клич: «Не тот храбрец, кто думает о последствиях». Я тебе сейчас это покажу более образно. Со мной мой зять Хаджи, он, будучи аманатом, воспитывался в чеченской семье до 20 лет. Вот смотри, что сейчас произойдет:

- Хаджи! - крикнул имам.

- Я весь во внимании, - словно призрак предстал перед нами Хаджи.

- А ну-ка, застрелись!

- Именем Аллаха! - Хаджи поднес пистолет к виску и нажал курок. Случилась осечка. Второй раз, тоже. Тут генерал выхватил из его рук пистолет и нажал на курок. Раздался выстрел. В зал заскочил взволнованный адъютант капитан Руновский. Я ему приказал:

- А ну-ка, застрелись, капитан!

- За что, Ваше Высокоблагородие! - Руновский упал на колени передо мной и имамом….

Теперь подобная картина, вернее, ее часть полковник Князев уже видел своими глазами. И представил себе, сколько сцен мужества было на Кавказской войне.

Саадулла, проводив Дахкильга, поднялся на табурет, надел петлю на свою шею и ждал команды пристава.

Более всех не подготовленным к такому повороту событий оказался полковник. На его мужественном лице забегали желваки, из глаз повалили слезы умиления. Ему на ум пришла гениальная мысль, достойная восточных мудрецов. Князев посмотрел в толпу горцев, которая заняла всю огромную площадь и крикнул:

- Вы все видели, как во время казни оборвалась веревка?

- Все, Все! - хором ответили ингуши.

Он подошел к Саадулле и попросил его сойти с табурета. Снял с его шеи петлю и обратился снова:

- Солдаты и господа служивые! Вы все свидетели, как во время казни оборвалась веревка?

- Да! - ответили военные.

Полковник торжественно произнес:

- По Закону Великой России за одно преступление дважды не вешают! Все свободны! И вы тоже, господин абрек!

Майдан заревел:

- Это настоящий урус! Да здравствует, Великая Россия!

… Саадулла дожил до глубокой старости. И умер своей смертью. Не знаю, бросил ли он свои разбойные дела или нет. Но потомкам завещал, чтобы они чистому русскому верили, как своему старшему брату!
http://gazeta-serdalo.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=22...